Журнал "Субьектив" 1/1995
Сокращенная версия статьи из журнала "Диалог-США" 1/1977 год.
В последнее десятилетие довольно значительная часть причастных к искусству людей неожиданно стала рассматривать фотографию не только как регистрацию голых фактов, но и как способ самовыражения художника. А ведь, примерно, с микеланджеловских времен это самовыражение творца именно и служило лакмусовой бумажкой, отличавшей искусство от всего остального. Новая точка зрения породила интерес и углубила наше понимание фотографии. Интерес этот разгорелся с такой силой, что работы сошедших со сцены фотографов коллекционеры приобретают сейчас по ценам, которые всего лишь десять лет назад показались бы баснословными. Даже ныне здравствующие старые мастера, в особенности те, кому сейчас больше семидесяти лет, сталкиваются с огромным спросом на подписанные ими отпечатки.
Самое удивительное во всем этом, возможно, то, что ждать пробуждения интереса пришлось так долго. С того дня, как в 1839 году Луи Жак Манде Дагер ознакомил мир с первыми дагеротипами, все соглашались, что фотография - чудесное изобретение, но никто, кажется, не высказал глубоких мыслей о том, что же она с собой несет. Те немногие, которые попытались осмыслить роль фотографии в контексте истории, впоследствии, вероятно, стыдились своих слов. Художник Дералаш якобы воскликнул: "Отныне живопись умерла", после чего вернулся в студию писать картины. Бодлер заявил, что фотография пригодна лишь для репродуцирования произведений настоящего искусства, а затем заказал свой портрет фотографу Каржа. Историк фотографии не может не поражаться скудности и поверхностности суждений, которыми передовые умы удостаивали этот переломный момент в истории изобразительного искусства. Вспомните, как откликнулся Генри Адамс на динамо-машину, а Эрнест Хемингуэй на автомобиль - а ведь то были чисто технические, прикладные изобретения, несравнимые с фотографией, в принципе изменившей наш взгляд на прожитое и память о нем.
Однако отсутствие удовлетворительного осмысления фотографии не следует, думается, объяснять высокомерием и предрассудками интеллектуальной элиты того времени, скорее, оно свидетельствует о том, что вопрос этот очень труден и однозначного ответа на него до сих пор никто не нашел. Фотографию пытались истолковать метафорически, заимствуя сравнения то из живописи, то из литературы, но все эти попытки оказались несостоятельными.
Фотография - это определенный способ получения изображений, и поэтому естественной выглядит попытка сравнить его с другими подобными способами более древнего происхождения, в частности, с живописью, имеющей за собой заслуженную многовековую историю. При этом сравнении без труда выяснилось, чем живопись не только отличается от фотографии, но и в некоторых отношениях и превосходит последнюю. Основными были в этих рассуждениях два пункта: во-первых, живописец может создать свою картину, синтезируя в ней тысячи отдельных впечатлений и воспоминаний, сочетая игру воображения с испытанными приемами; работа же фотографа по природе своей не синтез, а анализ и почти целиком строится на одном впечатлении, произведенном на фотографа объектом. Во-вторых, живопись - труднейшее искусство, а фотография - сравнительно легкое занятие.
На мой взгляд, оба утверждения правильны. Особенность фотографии в том и заключается, что она дает не составленное из многих компонентов, но абсолютно цельное изображение: фотоаппарат вырезает определенный объем пространства в определенном отрезке времени. Благодаря этой своей особенности фотография позволяет нам рассматривать, изучать и делать открытия, но оказывается малопригодной для создания картин, рожденных нашим воображением. Что касается второго пункта, то, конечно, живописи труднее научиться, чем фотографии, хотя и та и другая значительно легче, чем это представляется людям, не имевшим с ними дела.
Впрочем, вопрос о легкости фотографирования нуждается в уточнении. Самое простое ремесло можно, совершенствуясь, довести до пределов мастерства. Научиться грамотно фотографировать может каждый. Но работы, содержащие элемент неожиданности, определенное изящество, остроумные находки и подлинную оригинальность рождаются не случайно, а постоянно только у фотографов, обладающих талантом и целиком посвятивших себя своему призванию. Они осваивали фотографию с такой же легкостью (или с таким же трудом), как и легион любителей и трудолюбивых бездарностей, но оказалось, что они имеют к ней особую склонность и особый дар.
Кроме живописи, фотографию принято сравнивать с речью. С этой точки зрения, фотоснимок можно рассматривать как некоторый эквивалент слова, предложения или абзаца. Соединение снимков в определенной последовательности становится как бы подобием рассказа, очерка или стихотворения. Самые известные примеры осуществления этой идеи можно отыскать в переплетенных комплектах иллюстрированных журналов, процветавших четверть века назад, начиная с середины тридцатых годов. О журнале "Лайф", самом известном и самом лучшем среди изданий этого типа, мы до сих пор вспоминаем с благодарным восхищением. Но, напрягая память, мы, думается, вспоминаем в первую очередь не целые фотоочерки, а отдельные выдающиеся снимки. Идея последовательности оправдывала себя лишь на уровне примитивных замыслов, озаглавленных "День Жокея" или что-нибудь в этом роде, где с самого начала было ясно, что повествования, по сути, никакого не будет. Там же, где сюжет усложнялся, ведущую роль начинали играть подписи, а сами фотографии в конце концов становились просто иллюстрациями к тексту.
Суть урока, преподанного нам иллюстрированными журналами, заключается в том, что изобразительное искусство не мыслит силлогизмами. Фотоснимок может натолкнуть на мысль, но не может излагать и доказывать философские или политические тезисы. Он показывает только внешний вид.
Фотография - это совсем не литература
Полагают, что многие фотомастера подсознательно рассматривают свое искусство как род бессловесной литературы, но упор здесь нужно делать на прилагательном "бессловесной". Иначе говоря, утверждение, что фотография должна стремиться выполнять функции слова, еще дальше от истины, чем утверждение, что она должна следовать примеру живописи.
Ведущие фотографы, думается, выделят в качестве наиболее ценных для творческого воображения особенностей фотографии именно те, которые давно уже позволяют причислять фотографию к искусству даже с традиционной точки зрения: быстрота действия и непревзойденная способность точно улавливать наиболее сложные, конкретные, индивидуальные и мимолетные зрительские впечатления. Легкость создания фотоснимков приводит к важному результату: фотограф может выявить, мысленно оценить и запечатлеть десяток или сотню зрительных образов за время, которое художник - барбизонец тратил на создание одного эскиза. Дело тут не в создании бесконечного потока изображений - мир и без того накопил столько картин, что уже не может уделять всем им необходимое внимание, - дело в возможности полнее и разностороннее использовать увлекательные особенности видения нашего зрения и выяснить, насколько обозрим через его окошко мир.
Независимость сюжета.
Неизбежная медлительность живописи, правду говоря, так сковывала художника, что он не мог свободно откликаться на все впечатления жизни: творческую энергию приходилось беречь и накапливать, чтобы расходовать ее, проверяя каждый свой шаг, на тот замысел, который казался многообещающим. Это способствовало появлению концепции "сюжета": картины делились соответственно ограниченному числу "сюжетов", и художник работал в избранном направлении, лишь пытаясь так или иначе улучшить сюжетное решение. Поэтому почти все искусствоведы исходят из предположения, что сюжет существует независимо от картины и даже до ее появления на свет. Предполагается, что художник берет сюжет и затем что-то с ним проделывает, как-то оформляет его - в соответствии со своим восприятием или манерой. Такой подход, когда-то весьма удобный, совершенно не соответствует действительности творческого процесса в любом искусстве; в особенности неприложимо это к фотографии, в которой все усилия фотохудожника как раз и направлены на то, чтобы определить, в чем же сюжет заключается.
Это следует понимать не метафорически, а буквально. Сюжет - это не человеческая фигура, не комната, не очертания и графическая весомость освещенного окна на темном фоне, сюжет - это все эти элементы кадра, уловленные в их одновременном взаимоотношении.
Интуитивно принимаемому решению нажать на спуск предшествует тысяча предварительных решений, начиная с общих (и весьма важных) решений - например, должен ли фотограф остаться дома или поехать в Чичен-Ицу, и кончая частными (и весьма важными) решениями - например, не лучше ли немного согнуть колени и отклониться влево на десять сантиметров? Если полученный негатив окажется достойным внимания, нужно будет вспомнить, какой была обстановка в момент съемки: насколько сумрачным, ярким или радостным было освещение, насколько гладкой или зернистой казалась фактура, какие узоры и контрасты образовали линии, объемы и поверхности. Нельзя по-разному высказать одно и то же. Изменение формы есть и изменение содержания.
Это справедливо для каждого искусства в целом. Но фотография вдобавок отличается невероятным богатством возможностей, число которых все растет и растет с усовершенствованием техники процесса. Большинство фотографов, обучавшихся своему делу в сравнительно неторопливые времена фотоаппарата со штативом, впали в состояние близкое к панике при появлении малоформатных камер. Даже старинный фотоаппарат предлагал достаточно богатый ассортимент возможностей, но с появлением "Лейки" исчезло, казалось, само понятие невозможного, голова кружилась, глаза разбегались от возникшего изобилия вариантов. Однако современные фотомастера научились справляться с многовариантностью малоформатной камеры и пользоваться ею целенаправленно.
Использовать фотографию для нахождения сюжетного решения, а не как прибор для фотографирования случайных явлений - дело нелегкое даже при наилучшем стечении обстоятельств. Оно в особенности затруднительно для профессионального фото- графа, который, как правило, работает на заказчика, твердо уверенного в том что уж он-то заранее знает сюжет заказа. Не случайно, вероятно, взгляд на фотографию как на искусство стал крепнуть одновременно с ослаблением способности фотографии служить средством заработка, то есть быть профессией. Еще предыдущее поколение смотрело на фотографию как на таинственную профессию, которой занимались похожие на алхимиков люди с пожелтевшими ногтями, щурившиеся от яркого света и источавшие запахи фотолаборатории. Нанимали этих людей примерно так, как в старину нанимали писцов, чтобы те оформляли документы по указанию заказчика. Можно, конечно, было чуть-чуть переиначить слова заказчика, чтобы согласовать их со своим пониманием или стилем, но самостоятельность свою следовало скрывать, так как заработки фотографа держались на всеобщей уверенности в том, что уж фотография никогда не лжет, хотя что именно под этими словами подразумевается не уточнялось. В действительности в каждой ситуации миллионы возможных фотографических истин, большей частью противоречивых и всегда недосказанных.
В фотографии, как и в художественной литературе, мы дошли до понимания того, что не боги горшки обжигают, и теперь остается понять более сложную вещь: почему все-таки одни фотографируют лучше и осмысленнее, чем другие? Выбирая произведения, которым мы собираемся уделить полное внимание, мы отдадим предпочтение уму и подлинной оригинальности перед броскими эффектами, хитроумными уловками или глубокомысленными претензиями. Впрочем, грань, отделяющая одно от другого, далеко не всегда очевидна.
Некоторые современные художники, начавшие с живописи, а в недавнее время пробовавшие свои силы и в других, не изобразительных видах искусства быстро поняли, как хорошо фотографический процесс приспособлен для регистрации бесконечного разнообразия фактов человеческого бытия. Такие художники, учившиеся у Марселя Дюшана, Жана Тингели и других тому, что художественное творчество не обязательно должно быть связано с тонкой и кропотливой работой, быстро сообразили, что фотоснимок может быть произведением искусства и не блистая красотой форм.
Вероятно, многие действительно сомневаются, допустимо ли в художественном творчестве пользоваться механическими устройствами, в особенности такими хитроумными, как современный фотоаппарат. Наш традиционный подход к искусству не возбраняет зачислять в эту категорию произведения ручной работы; недаром легче написать стихотворение "Парень с мотыгой", чем " Парень на тракторе". Ручная работа, как это ни парадоксально звучит, представляется нам, в особенности тому, кто мало сталкивается с ней, теснее связанной с областью духа, чем работа с помощью механизмов.
Искусствоведы и критики видят в искусстве деятельность человеческого духа, а не плоти. Вероятно, они правы. Стоя на прочном, сухом возвышении и глядя на предательскую трясину, в которой в поте лица трудятся художники, мы яснее видим общую картину и судим о ней беспристрастнее. Матисс оценивал вещи в понятиях линейных ритмов и цветовой гаммы, но мы храним память о нем как о художнике Божьей милостью, отражавшем вечные ценности бытия.
Лучшие фотографы пришли к выводу, что произведение фотоискусства это просто-напросто мастерски исполненная фотография. Подобно мольеровскому Журдену, в зрелом возрасте узнавшему к своему восхищению, что он всю жизнь говорил прозой, фотография на протяжении последнего поколения фотографов догадалась, что от рождения обладает чудесным даром, сулящим ей славное будущее. Талантливые фотографы поняли, что фотография помогает нам увидеть, осознать и показать те аспекты жизни, которые до сих пор мы не могли ни лицезреть, ни отобразить. С этой точки зрения будущее фотографии представляется исключительно увлекательным, и ее мастерам мало дела до того, что мир в целом еще до конца не понял, какое прекрасное искусство попало в руки к фотографу.